СЕРЕЖКИ С ТОПАЗАМИ

Застекленная подсвеченная витрина сверкала золотом и драгоценными камешками. Глаза разбегались. Но эти сережки Семен увидел почти сразу: они играли голубыми топазами. Катерина любила голубой цвет, так что вариант беспроигрышный.

Продавщица уложила выбранное украшение в бархатную синюю коробочку, взяла деньги, пробила чек, не переставая при этом тараторить:

– Отличный выбор, ваша дама останется довольна. Голубой топаз считается минералом влюблённых и успешных людей. Он улучшает взаимопонимание между людьми, пробуждает доброту и сочувствие. Только ложь минерал не любит: такие пары разрушает. Не знаю, правда ли это, но так говорят. А если все по-честному, топаз станет оберегом, защитит даже от порчи и наговоров... Вы заходите еще: в следующий раз мы скидочку дадим… Спасибо за покупку!

Синяя коробочка легла на переднее сиденье. Оставалось купить цветы, торт – и через полтора часа он, новоявленный жених, предстанет пред очи светлые своей первой, еще школьной любви.

***

Вспомнилось, как две недели назад сама Катерина предстала перед ним во всей красе среднего возраста.

– Гора с горой не сходится, а горшок с корчагою в печи столкнется. Вот уж не чаял тебя увидеть, – крякнул от удивления Семен.

Хозяйка жестом пригласила гостя в дом, не меньше его удивляясь неожиданной встрече.

– И когда же ты, Сеня, успел печным премудростям обучиться? Да так, что из других районов тебя находят, – спросила.

– Было дело… – уклончиво ответил он и вспомнил старичка-соседа, который отблагодарил работящего подростка за помощь по хозяйству.

Старый Митрич часто на радикулит жаловался. А Семен ему дров наколет, воды наносит, травку подкосит, а то и за хлебушком да папиросами в сельмаг сгоняет. Привязались один к другому, старый да малый.

Как-то раз Митрич и сказал повзрослевшему парню:

– Знаешь, милок, жизнь – штука длинная и заковыристая. Любое дело за плечами таскать не придется. Захочешь, научу тебя печи делать. Умение это редкое, зато прибыльное. Всегда на хлебушек заработаешь.

– Так я не против, – без раздумий отозвался Семен.

Все ж лучше, чем безрадостно наблюдать, как мать с отцом дурью маются. Батя был человеком спокойным, молчаливым. По трезвости из него слова не вытянешь. Но больно любил к бутылке прикладываться. И уж если добирался, меры не знал. А на пьяную голову становился агрессивным и каждый раз брался наводить порядок в семье: хватал топорик и, потрясая им над головой, гонял благоверную по двору. Та, убегая, кричала и причитала. И это бесплатное действо привлекало немало зрителей, становилось поводом для насмешек и пересудов.

Надо сказать, мать было за что гонять: хозяйка из нее вышла никудышная, зато с чужими мужиками частенько веселилась в укромных местах. Шила в мешке не утаишь. В селе мать считали непутевой, не раз грозились выдрать лохудры разобиженные бабы.

Сенька видел-слышал все это с детства. И даже когда еще не до конца понимал, почему мать называют непутевой, стеснялся ее. И отца стеснялся. А себя чувствовал одиноким и покинутым. Только с Митричем было спокойно и надежно.    

– На вот… – сунул старик в руки смятую купюру. – Приготовь к завтрему себе и мне лусты посытнее: работа предстоит тяжелая. Поможешь печь сделать, копейку заработаешь.

С тех пор и повелось: Митрич на работу идет и Семена в помощники берет. Все секреты свои раскрыл старик: какие печи бывают, как крепкий раствор замешивать да кладку ровную из кирпичей сложить. Скоро и мастерок, и зубило в руках молодого помощника плясали не хуже, чем у самого мастера.

Семен приоделся, приосанился. Куда девался вечно замызганный, голодный пацаненок. Широкие плечи, большие сильные руки и золотистая непослушная челка вызывали восхищение у девочек школы. А он, как телок привязанный, ходил за одной…

– Смелей проходи, Сеня, – хлопотала Катерина. – Тут моя красавица стоит. Много лет верой и правдой служила. Но, видать, все сроки вышли. Оно-то можно и без печи жить: газ проведен. Только привыкла к ней. Летом травки высушишь, зимой косточки погреешь. И еда круглый год теплая да ароматная, не с газовой конфорки снятая.

– А хозяин твой где? – Семен мельком взглянул на Катерину и принялся раскладывать инструмент.

– Так нет его, хозяина. Как уехал в Россию на заработки третьей зимы, так и с концами. Родителям весточки шлет, вроде семья у него там другая… Да ты не волнуйся, Семен, – спохватилась она. – Если что надо, я подмогну. А завтра Петя, сын, приехать обещался, в субботу у него выходной. Так что раствор мешать и кирпичи таскать будет кому.

– Да я не волнуюсь… И сам справлюсь. Так спросил… – быстро заморгал глазами Семен и, чтобы скрыть смущение, принялся деловито осматривать объект работы. – Стало быть, печь полностью разбираем. А новую такую же хочешь, или что-то изменить надо?

– Я тут припасла картинку… Смотри… Она меньше места займет, и красивше кажется. Можешь такую?

– Можно и такую. Скажешь камин или барбекю – сделаю и это, – кивнул Семен и принялся закатывать рукава робы. – Ты, Катерина, шла бы по своим делам. В огород или куда. Работа шумная и грязная. Надо будет, позову.

Она вышла. Только с фотографии, что стояла на буфете, поглядывали на Семена глаза-озера. Вокруг них пролегли дорожки-морщинки. Разбегаясь по лицу, они коснулись и полноватых губ. Но не смогли стереть красоты, которая волновала, как и много лет назад.

Семен горячо принялся за дело, отгоняя воспоминания, которые лезли и лезли, как кусачие муравьи с летней травы, непрошено, в разные закоулочки души.

Школа – и они, нарядные, получают аттестаты. Первое несмелое признание – и ее легкомысленный смешок в ответ. Семен знал, что нравится этой гордячке: видел, как поглядывает украдкой, слышал, как вздыхает. Только не могла она так, сходу, откликнуться на искренние, но неумелые слова. Ему бы понастырнее быть да посмелее. Однако юности ни настырности, ни смелости, ни уверенности в себе часто не хватает.

А потом они разъехались в разные стороны, и жизненные дорожки ни разу не пересеклись за эти годы. Катерина поступила в пединститут, вскоре выскочила замуж. Семен закончил колледж, помотался проводником по железной дороге. А после окончания сельхозинститута распределение получил в соседний район. Доработался до председателя колхоза, женился. Стал Семеном Степановичем величаться.

Вот тут-то гены и дали себя знать.

У тех, кто оказался при руководстве, так заведено было: днем, если только не посевная и не уборочная, не столько работали, сколько штаны на собраниях просиживали. А вечером самая жизнь начиналась. В банях-саунах серьезные вопросы решали, тут же с девочками развлекались. Деньги что? Пыль! – не за свои же кутили. Потому обильные застолья приправлялись щедрыми возлияниями.

От коллектива отрываться – не моги: мало, что осудят, так проблем не оберешься. При встрече, может, по-прежнему будут улыбаться – и коллеги, и райисполкомовские начальники, а вот за глаза решат, что дело нечистое, чего-то он мутит. В посевную никто не выручит ни бензином, ни техникой, запчасти придется самостоятельно выискивать и покупать по полной стоимости. И проверки все одному достанутся. Белых ворон нигде не любят.

Потому Семен Степанович предпочел оказаться одним из среднестатистических хозяев жизни.

Но вот же незадача: кто-то может всю жизнь пить, и ничего, проносит. А его не пронесло: мало того, что пристрастие к водке пустило прахом семейную жизнь, так еще печень не выдержала – однажды так прихватила, что еле спасли. Если бы не покойный Митрич, не видать больше Семену солнца ясного. И на том свете старик похлопотал за него…

Семен зубы сцепил, крепче за болгарку взялся – еще один участок печи поддался рукам мастера, развалился. Из экономии и по привычке к порядку целые кирпичи очистил, аккуратно сложил вправо. А мусор – влево в кучку сгреб. Как автомат, робот, потому что мысли уже в том дне застряли…

Везут его в реанимацию, а он понять не может, где находится: тут еще, на земле, или уже на том свете. Вроде сам – под потолком, и оттуда тело свое созерцает: лежит оно, прикрытое простыней, на каталке, капельницами и трубочками разными окруженное. И людей в белых халатах видит, слышит, о чем они разговаривают.

– Куда новенького? Местов совсем нет, – покрикивает толстая тетка с закатанными до локтя рукавами, больше похожая на мясника, чем на медсестру.

Другая, постройнее да повыше, поднапирает на каталку, и та перескакивает через порог, подкидывая вверх тело.

– Да ему теперь все равно, куда, хоть в коридоре. Жить осталось всего ничего, – отвечает.

– Вот изуверы несчастные, пьют-пьют, а потом возись тут с ними. Все равно ж подохнет.

Слушает он все это и хочет крикнуть им:

– Э, вы там! Я еще живой, слышу вас. Поосторожнее со словами-то!..

Но сказать ничего не получается. Ни теткам этим, ни врачам в белых халатах.

– Искусственное дыхание. Срочно! – командует один из них, а потом проговаривает какие-то слова, что обычному человеку, далекому от медицины, не понять.

И чувствует Семен, что его к телу тянет сила неведомая. Хотя и не хочется возвращаться. Будто из темницы на свет божий выбрался – и назад в темницу? Ну, нет уж.

А тут еще, глядь, и Митрич под потолком откуда-то взялся.

– Эх, Сенька выпороть бы тебя крепко, – слышит Семен Степанович беззлобный укор. Но губы старика не шевелятся.

– Митрич, тебя же нет давно, – то ли удивление, то ли вопрос…

– Есть, Сенька, есть мы. Вот он я, – беззвучно отвечает тот. – Только тебе пока рановато сюда. Не все ты на земле сделал.

– Не хочу я назад, – заупрямился Семен. – Тут, оказывается, не так уж и плохо. И ты рядом.

– Пойдем, покажу тебе что-то.

Митрич взял его за руку, и оказались они в каком-то месте, где хоть глаз выколи – ничего не видно. Чувствует Семен, летят, аж голова кружится от скорости и душа от страха заходится. Потом видит, огромные костры горят, красно-оранжевые языки их зловеще освещают черные закопченные пещеры, облизывают гигантские сковороды. И жарятся, извиваются на сковородах не вьюны, а души человеческие. А вокруг крики раздаются жуткие – не выдержать, и хохот чертей, подкидывающих дрова в огонь, вплетается в них, наводя еще больший ужас.

– Хочешь сюда, Сеня?

– Ты что, Митрич?! Это ж на ад похоже.

– Это и есть ад. И дорога тебе – сюда забронирована. Но можно исправить все, Сеня. Только вернуться надо.

Выбора, как понял Семен, у него не оказалось. Пришлось возвращаться.

Напоследок Митрич пожелал:

– Пить бросай. Печи людям делай. Пусть в них огонь горит да добро несет.

И исчез. А Семен услышал «Разряд!.. Еще!..» и почувствовал, как его тело встряхнул разряд электрического тока.

– Ну, теперь будет жить, – сквозь пелену сознания донесся осипший от напряжения голос врача.

После возвращения «оттуда» что-то навсегда перевернулось в душе Семена: увидел себя и коллег уродливыми чудовищами.

Пить больше не хотелось, тем более в угоду кому-то. С работы ушел. Вспомнил, как Митрич напоследок пожелал ему: «Печи людям делай. Чтобы грели и дома, и души».

Вот он и начал делать печи, камины да барбекю – кто что заказывает. Другим человеком стал. Подумал даже, насколько судьба – штука мудрая. На такого, каким он был раньше, Катерина бы и не глянула. А если б по глупости ответила на чувства, так настрадалась бы сполна.

Теперь ему хотелось не завоевать ее сердце, не доказать, что он не хуже других. Хотелось заботиться, ограждать от трудностей, делать все, чтобы ей жилось хорошо. Только тогда будет хорошо и ему.

День за днем приезжал Семен в дом Екатерины. В последний раз, обкладывая печь плиткой, жалел, что работы завершены. Печь вышла на загляденье, и Катерина смотрела на нее восхищенно. Такие же восхищенные взгляды ловил он и на себе, но не решался признаться в этом: вдруг ему кажется?

Денег не взял. Сказал:

– Пусть послужит с недельку-другую, а ты пользуйся. Приеду еще раз, посмотрю, все ли хорошо – тогда и разберемся.

Схитрил. Взял тайм-аут, чтобы разобраться в собственных чувствах и решиться на то, что не выходило из головы с первой встречи. Кто знает, как она воспримет его предложение, по душе ли он ей? Может, как тогда, на выпускном, гордо задерет носик и фыркнет в ответ…

***

И вот он купил сережки, цветы, конфеты. Все как полагается. Жених женихом. Осталось найти нужные слова. Убедительные.

Семен уже видел елейную картинку: Катерина берет сережки, на глаза ее наворачиваются слезы радости.

– Мне никогда никто не дарил драгоценности… Я выйду за тебя… Всегда тебя любила… Только не торопи, – просит она.

Он, уверенный в себе и убежденный, что вместе быть им – судьба, солидно так отвечает:

– Понятное дело, пообвыкнуть надо. Я буду ждать, сколько скажешь.

Семен взял в руки телефон, нашел нужный номер и, время от времени поглядывая на дорогу, в графе «Имя» изменил «Катерина» на «Жена».

В этот миг прямо перед капотом машины будто из ниоткуда возник лось. Прежде, чем что-то понять, Семен услышал душераздирающий визг тормозов и увидел надвигающееся дерево…

Митрич выплыл из облачка. Семен удивился и испугался:

– Снова ты? Митрич, я не хочу туда! У меня, можно сказать, только жизнь начинается…

– Теперь в другое место пойдем... Хочешь, покажу? Тебе понравится.

– Митрич, мне назад надо. Позарез!.. Видишь, сережки купил… с топазиками… как ее глаза…

Семен указал рукой в сторону синей коробочки, которая лежала, раскрытая, недалеко от разбитой машины. В метре от нее ободряюще помигивали из травы топазы.

Старик понимающе улыбнулся:

– Ну, если сережки…

– Разряд!.. Еще!..

Этот голос и эти команды он уже слышал. Из белой пелены выплыло и возникло перед ним знакомое лицо реаниматора.

– Ну, так-то лучше. Что же это вы, милейший, вздумали каждую пятилетку на тот свет хаживать? – устало улыбнулся врач.

– Сережки… – шевельнул Василий губами.

– Скажите милиции спасибо. У жены вашей сережки. Там она, – голова белой шапочкой кивнула в сторону двери.

Семен удивленно приподнял брови. Врач понял его немой вопрос.

– Номер нашли в мобильнике: вы его в руке зажали… так что ни царапинки – в отличие от вас. Ничего, теперь и вас залатали… поправитесь. Жену-таки надо поздравить… с юбилеем, что ли… Сколько лет-то вместе?

Семен хотел сказать: «Всегда», но только легонько шевельнул пальцами и устало прикрыл глаза. Потом понял, что его куда-то везут. В коридоре услышал ее голос: «Одну минуточку… Только взглянуть…» Почувствовал, как носа достиг мягкий запах ее духов. Она провела рукой по его лбу, волосам, приглаживая их. И Семен блаженно провалился в сон, который на этот раз нёс выздоровление.